"Едиот ахронот", 6 сентября 2002 года
Эйтан Хабер, Йоси Мельман
Перевод с иврита Ш. Громана
ШПИОН НОМЕР ОДИН
Если когда-нибудь израильским силовым структурам придется назвать имя человека, нанесшего самый большой ущерб безопасности страны, то они без колебаний укажут на Авраама Маркуса Клингберга.
Даже в мировой истории шпионажа немногие могут сравниться с Клингбергом. Его деятельность на протяжении многих лет следует квалифицировать как грандиознейший успех советской разведки. До своего разоблачения Клингберг успел передать заказчикам огромное количество сверхсекретной информации, связанной с израильскими арсеналами химического и биологического оружия.
Перед вами вся история "шпиона номер один".
Бывает, человек ищет одно, а находит другое. Так произошло с журналистом австралийского происхождения Питером Принглом, прибывшим в Израиль летом 1985 года для того, чтобы написать для престижного американского журнала "Атлантик мантли" статью об одной инфекционной болезни, связанной с так называемыми "кислотными" и "желтыми" дождями. Но совершенно случайно репортер нащупал "нервные окончания" самого грандиозного в израильской истории шпионского скандала.
То были времена "холодной войны". Тогдашний президент США Рональд Рейган называл СССР "империей зла". В американских разведкругах крепли подозрения, что СССР разработал новые виды ядов, вырабатываемые из грибов, и превратил их в биологическое оружие. Согласно подозрениям, это оружие было испытано Советским Союзом в 70-х годах во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже, а в начале 80-х – в Афганистане.
Профессор Гарвардского университета Мэтью Мазлсон, считавшийся специалистом мирового значения в области биологического и химического оружия, не подтвердил опасений ЦРУ в отношении СССР. Ученый установил, что желтое вещество, скапливающееся на ветвях деревьев в джунглях Юго-Восточной Азии, - не что иное, как продукты жизнедеятельности пчел. Питеру Принглу было дано поручение: постараться выяснить, кто прав – разведка или Мазлсон.
Сотрудники американской разведки, среди них токсиколог д-р Шэрон Уотсон, полагали, что речь идет о новейшем советском оружии. Импульсом для его разработки, указывали они, явилось таинственное отравление тысяч жителей Оренбургской области, произошедшее во время Второй мировой войны. Эпидемию вызвала пшеница, которая сгнила и выделила ядовитое вещество. Согласно гипотезе д-ра Уотсон, это было то самое вещество, которое было обнаружено в афганских "желтых дождях".
Лондонские токсикологи рассказали Принглу (жившему в то время в британской столице), что на одном из европейских симпозиумов они познакомились с профессором Маркусом Клингбергом – израильским ученым, исследовавшим оренбургское отравление. Имя Клингберга журналист встречал и до этого, читая научные журналы. Прингла разобрало любопытство, и он решил посетить Израиль, чтобы проинтервьюировать профессора.
"Прибыв в Израиль, я сразу начал искать Клингберга, - вспоминает Прингл, - но найти его никак не удавалось. Никто из его друзей и коллег не желал мне посодействовать". Даже жена ученого Ванда боялась общаться с представителем прессы: когда Прингл прибыл на квартиру Клингбергов, располагавшуюся на улице Ха-Меасфим (ныне Ласков) в центре Тель-Авива, она прямо сказала гостю: "Я знаю, где находится мой муж, но не имею права сообщить вам".
Сотрудники Клингберга по Тель-Авивскому университету, на медицинском факультете которого он преподавал, тоже молчали как рыбы, но намекнули Принглу, что профессор страдает психическим расстройством. "Что за чертовщина, - подумал журналист. – Что-то здесь неладно".
Недоумение Прингла еще более усилилось после того, как кто-то обокрал взятую им напрокат машину. Приехав в институт биологических исследований в Нес-Ционе (прежнее место работы Клингберга), журналист припарковал автомобиль недалеко от ворот учреждения и попытался войти в институт, чтобы переговорить с администрацией. Спустя полчаса гостю объяснили, что вход в институт для иностранцев запрещен. Вернувшись к машине, Прингл обнаружил, что она вскрыта. Любопытно, что дорогие вещи остались нетронутыми: взломщики лишь пошарили в бумагах и изъяли все записи, касавшиеся Клингберга, а также паспорт журналиста. Прингл подал жалобу в полицию, где ему сказали, что машину, скорее всего, обокрали "мелкие воришки".
"Я категорически не согласен с этим предположением, - говорит Прингл. – У меня нет сомнений, что это работа профессионалов, прекрасно знавших, что именно они ищут. Я склоняюсь к мысли, что взлом совершили сотрудники ШАБАКа, знавшие, что я разыскиваю Клингберга. Возможно, они думали, что я советский шпион и что моя история с Оренбургом – для отвода глаз".
Статья о "кислотных дождях" так и не увидела свет. Редакторы "Атлантик мантли" не сочли ее достаточно интересной. Прингл довольствовался небольшой новостной заметкой в британском еженедельнике "Обсервер", в которой рассказывалось о покрове тайны, которым окружен израильский бактериолог.
Та заметка вышла 9 сентября 1985 года. В ней туманно упоминался израильский институт, занимающийся разработкой химического и биологического оружия. Высказывалось несколько версий таинственного исчезновения его ключевого сотрудника профессора Клингберга. Первая: ученый вместе со своими секретами сбежал на Запад. Вторая: он сбежал в неизвестном направлении с любовницей. Третья: он сбежал в СССР и выдал туда израильские военные тайны. Четвертая: он сошел с ума и помещен в закрытую психиатрическую больницу за рубежом.
Это была не первая подобная публикация в прессе. 24 октября и 7 ноября 1983 года журналист израильской газеты "Маарив" Аарон Приэль написал короткие заметки о таинственном исчезновении профессора Клингберга. Общественного резонанса они не вызвали и вскоре были забыты. Однако публикация в лондонской газете не осталась незамеченной. Несколько дней израильские СМИ обсуждали написанное в "Обсервере", публиковали фотографии биологического института в Нес-Ционе – но вскоре прекратили. Как выяснилось позднее, военная цензура поспешила предупредить редакторов газет, чтобы они не публиковали без согласования с ней никаких материалов об институте. К Приэлю обратился сотрудник отдела защиты секретной информации ШАБАКа и попросил его больше не заниматься "делом Клингберга". Приэлю предложили сообщать ШАБАКу о любом обращении, которое журналист получал от израильских и зарубежных источников в связи с вышедшими заметками.
"Я воспитанник старой журналистской школы, - объяснил Приэль свое согласие с требованиями ШАБАКа. – Во имя интересов государственной безопасности я готов пожертвовать самой большой сенсацией".
Авраам Маркус Клингберг родился в октябре 1918 года в Варшаве. Его родители были глубоко религиозными людьми, однако сын выбрал поприще светской науки. В 1935 году, по окончании средней школы, поступил на медицинский факультет Варшавского университета. Четыре года спустя разразилась Вторая мировая война, учебу пришлось прервать, и Маркус бежал на восток – на территорию, доставшуюся Советскому Союзу по условиям пакта "Молотов – Риббентроп".
В 1940 году Клингберг обосновался в Минске, где продолжил учиться на врача. 22 июня 1941 года вступил в Красную армию, где дослужился до звания капитана и был ранен в ногу. Большую часть службы он провел в медицинских войсках; на определенном этапе его направляли в Москву с целью повышения квалификации в области инфекционных заболеваний. Так началась его блестящая карьера эпидемиолога.
Из Москвы Клингберг вернулся в Белоруссию, где занимался борьбой с тифом и другими опасными болезнями. Затем участвовал в расследовании причин массового отравления под Оренбургом.
Несмотря на активное участие в жизни СССР, Клингберг не стал пламенным коммунистом, но немаловажное влияние на формирование его личности этот период, несомненно, оказал. Он чувствовал себя обязанным перед страной, предоставившей ему убежище и позволившей ему продолжить занятия любимым делом.
В ходе службы Клингберг близко познакомился с офицерами советской военной разведки (ГРУ). Эти связи существенно помогли ему в дальнейшем.
По окончании войны Клингберг поехал в Польшу в поисках родных, но с горечью узнал, что все его братья, родители, дедушки и бабушки, никуда не эвакуировавшись, нашли свою смерть в Треблинке.
Во время поездки на родину Клингберг познакомился с Вандой – микробиологом по профессии. Она уцелела в оккупированной нацистами Варшаве благодаря тому, что выдавала себя за христианку.
В конце 1945 года Маркус и Ванда поженились. Вскоре супруги пришли к выводу, что в Польше у них нет будущего, и эмигрировали в Швецию. Там между ними произошла ссора, и Ванда уехала на родину, но вскоре вернулась к мужу. В 1947 году в Швеции у них родилась дочь Сильвия.
В конце 1948 года, после неудачной попытки эмигрировать в США, семья решила репатриироваться в новообразованное Государство Израиль. Хотя Сильвии был всего год, оба ее родителя были тотчас мобилизованы в медицинские войска. Армия выделила им квартиру в Яффо, на сдерот Йерушалаим. В том же доме жил командующий медицинскими войсками подполковник Авраам Ацмон – тоже выходец из Польши, в годы войны живший в СССР и приобретший там профессиональный опыт, - и между ним и Клингбергом завязались приятельские отношения.
Квалификация и опыт д-ра Клингберга произвели благоприятнейшее впечатление на командование ЦАХАЛа, и его быстро повышали в звании. В 1952 году он демобилизовался в чине подполковника. И его, и жену приняли на работу в только что организованный институт биологических исследований в Нес-Ционе.
План работы института был составлен еще до провозглашения государства профессором Хаимом Вейцманом – химиком по специальности, ставшим первым президентом Израиля. Решающее участие в создании института принял профессор Давид Эрнст Бергман, работавший политическим советником первого израильского премьер-министра Давида Бен-Гуриона и командовавший инженерными подразделениями ЦАХАЛа. Во всем мире Бергман считается "отцом израильской атомной бомбы".
Первым директором института был профессор Алекс Кейнан. Рядом с ним работала дочь Бен-Гуриона - Ранана. В 60-70-х годах учреждением руководил профессор Роберт Гольдвассер, также входивший в число его основателей, а его заместителем был Маркус Клингберг. Перед этим последний работал административным директором института, а еще раньше – начальником отдела эпидемиологии.
Кроме того, в институте имелись следующие отделы: вирусологии, биологии, аналитической химии, биохимии, фармакологии, органической химии, медицинской химии, математики, микробиологии и электронной микроскопии. В соответствии с указаниями Бен-Гуриона, деятельность института сосредоточивалась одновременно в гражданской и военной сферах (помимо прочего, он неоднократно выполнял заказы Пентагона). С 1975 года институт был засекречен, однако многие из 300 его сотрудников продолжали публиковать свои работы в научных журналах и участвовать в конференциях в Израиле и за рубежом, общаясь и обмениваясь информацией с иностранными коллегами.
Одним из главных направлений работы института была эпидемиология – область, в которой специализировался Клингберг. В 1971 году американская армия выделила институту средства на комплексные исследования одной из разновидностей лихорадки. Работы были поручены коллективу во главе с Гольдвассером и Клингбергом.
В своей статье Прингл отмечает, что поворотным пунктом в деятельности института была гражданская война в Йемене в начале 60-х годов. Египетская армия вмешалась в ту войну на стороне республиканцев, а монархистов поддерживала Саудовская Аравия. В некоторый момент египтяне применили ядовитые газы; это был первый случай их использования на поле битвы со времен Первой мировой войны.
Наличие в арсенале египтян химического оружия вызвало обеспокоенность в Израиле. Тогдашний глава "Мосада" Исер Харэль высказал предположение, что Каир намерен обзавестись и другими видами оружия массового поражения: атомным и биологическим, а также ракетами для его дистанционного применения. Израильские правительства, возглавлявшиеся Давидом Бен-Гурионом и Леви Эшколем, поручили разведорганам собрать об этом подробную информацию.
Управление военной разведки (АМАН), возглавлявшееся Меиром Амитом, пришли к выводу, что Египет весьма далек от достижения указанных целей. Однако в Израиле было решено интенсифицировать разработку противоядия египетскому оружию.
Израиль 50-60-х годов, наводненный сотнями тысяч репатриантов из Европы, Азии и Африки, представлял собой естественный полигон для медицинских исследований. Около 30.000 жителей страны страдали туберкулезом, десятки тысяч – малярией, тифом и другими инфекционными заболеваниями. В этой ситуации как нельзя лучше проявились талант и квалификация эпидемиолога Клингберга. Израильтянина включили в состав одной из комиссий Всемирной организации здравоохранения, базирующейся в Женеве.
Параллельно с научной деятельностью Клингберг занимался преподавательской работой. До самого своего ареста в 1983 году он читал лекции на медицинском факультете Тель-Авивского университета.
В соответствии с нормами, разработанными в системе безопасности, все сотрудники, осведомленные в сферах, представляющих государственную тайну, периодически проходят проверки, в том числе на детекторе лжи. Среди прочего им задают вопросы, не было ли у них контактов с агентами враждебных государств и структур. Пригласили и Маркуса Клингберга, но это была не просто плановая проверка. Были для нее и особые причины.
Уже в 60-х годах в ШАБАКе зародились подозрения, что на территории Израиля активно действует иностранная разведка. Ряд факторов указывал на то, что в этой деятельности замешан Клингберг. Руководство ШАБАКа решило проверить обоснованность своих подозрений и пригласило ученого к детектору лжи.
Клингберг выказал обиду, спокойно подошел к аппарату и успешно выдержал проверку. Возможно, это объяснялось несовершенством существовавшей в те годы конструкции детектора лжи. ШАБАКу ничего не оставалось, кроме как принести ученому свои извинения.
Несколько лет спустя в отношении Клингберга вновь появились компрометирующие сведения. И снова ученый "перехитрил" машину – и покинул здание ШАБАКа с победной улыбкой на лице.
В 1982 году Клингберга заподозрили в третий раз. Теперь к ШАБАКу подключились сотрудники "Мосада", ответственные за разведдеятельность вне пределов Израиля. Ученого на проверку больше не приглашали, но за ним установили слежку днем и ночью. Как-то раз он поехал на научную конференцию в Швейцарию – и "хвоста" не заметил. Но и "Мосад" потерпел неудачу: контактов с представителями СССР за ним замечено не было.
Результаты операции были переданы ответственному за обеспечение безопасности (выражаясь советским языком, "начальнику первого отдела") биологического института в Нес-Ционе, но тот отказался согласиться с выводами разведчиков. "Я вам говорю: он шпион!" – твердил офицер М. (по понятным причинам приводим только инициал).
На протяжении многих лет М. придерживался мнения, что Клингберг работает на иностранную разведку. Результаты проверок не подтверждали слов офицера, но тот стоял на своем.
Вступая в должность, новый начальник ШАБАКа Аврум Шалом решил расследовать историю с Клингбергом заново. Летом 1982 года эта задача была возложена на сотрудника отдела борьбы с советским шпионажем Инона П. и на заместителя начальника следственного отдела Хаима Бен-Ами; им должны были содействовать и другие ответственные работники ШАБАКа.
Изучая накопленные материалы "дела Клингберга", П. и Бен-Ами пришли к выводу, что в ходе проверок на детекторе лжи ученому задавались не те вопросы, какие нужно было задавать. В штабе ШАБАКа было решено арестовать Клингберга и допросить его в изолированном месте, в обстановке полной секретности. Проблема заключалась в том, как задержать Клингберга без помощи полиции.
После консультаций с юристами Бен-Ами предложил подать судье Верховного суда просьбу санкционировать арест Клингберга как подозреваемого в совершении преступлений, касающихся безопасности страны. В виде исключения ШАБАК попросил разрешения задержать ученого на беспрецедентный срок в 30 дней с опцией продления ареста еще на месяц. Ходатайство было удовлетворено.
Теперь требовалось провести операцию по задержанию Клингберга. В центре Тель-Авива была снята квартира, в одну из стен которой вмонтировали видеокамеры и микрофоны, позволявшие следить за обстановкой круглые сутки.
В январе 1983 года в кабинет Клингберга постучался Инон П., представившийся сотрудником "Мосада". Он сказал ученому, что на химическом заводе в Малайзии произошел взрыв, аналогичный тому, который имел место в 1976 году в Италии. Поскольку "Мосаду" известно, что ВОЗ привлекала Клингберга к работе в комиссии по изучению причин и последствий аварии, то, продолжал Инон, Государство Израиль просит ученого отправиться на месяц в Малайзию и помочь властям этой страны в спасении людей и ликвидации причиненного ущерба. "У Израиля нет с Малайзией дипломатических отношений, - объяснили Клингбергу, - но есть отношения неофициальные, хранящиеся в тайне. Поэтому вы не имеете право сообщать о месте назначения и цели поездки никому, даже вашей жене".
Несколько последующих дней заняли всевозможные инструктажи: Клингбергу подробно рассказывали о Малайзии и о предприятии, на которое он едет. Поездка была назначена на 17 января. Утром он поцеловал Ванду, взял чемодан и спустился на улицу, где его ждала машина. За рулем был Инон П. "Мы едем на заключительный инструктаж, а оттуда – в аэропорт", - сказал он.
Приехали они в квартиру, заблаговременно снятую в целях следствия. Там Клингберга поджидал Хаим Бен-Ами.
"Здравствуйте, господин Клингберг", - сказал Бен-Ами, специально не назвав ученого доктором или профессором, чтобы поколебать его уверенность в себе. В помещении воцарилась тишина: вывести Клингберга из себя не удавалось. Тогда Бен-Ами схватил чемодан Клингберга, открыл его и высыпал его содержимое на пол. "Ты предатель! – заорал следователь, будто в припадке бешенства. Ты сволочь, ты продал государственные секреты!"
Клингберг не повел бровью.
"Ты гадость, дерьмо! – продолжал Бен-Ами. – Никто не знает, что ты с нами здесь. Мы можем тебя уничтожить!"
На лице Клингберга не дрогнул ни один мускул.
"Предатель! – кричал Бен-Ами. – Расскажи нам всё как есть, тогда мы хотя бы попробуем свести на нет причиненный тобой ущерб".
"Мы опоздаем на самолет", - только и произнес Клингберг.
Допрос продолжался. Наряду с Бен-Ами в нем участвовали сотрудник отдела борьбы с советским шпионажем Шрага К. и еще трое следователей. Они сменяли друг друга каждые шесть часов. Только Клингберг оставался "незаменимым": в соответствии с уставом израильской армии, ему предоставляли шесть часов в сутки на сон плюс небольшие перерывы для еды и туалета.
Следователи использовали весь арсенал уловок, известный ШАБАКу. Найдя в его чемодане фотографии его дочери и внука, Клингбергу сказали, что он "их предал". Напомнили ему историю гибели его родителей: "Ты предал их дважды. Сначала оставил их в Польше на растерзание нацистам, а потом надругался над их прахом, продавшись врагам Израиля".
Но ничто не помогало. Подследственный упорно молчал. "В прошлом меня уже подозревали – и ничего, потом сами же извинились", - только и процедил он.
Оговоренный судом срок ареста подходил к концу, а шансов на его продление у ШАБАКа было немного. Однажды вечером, когда до возможного освобождения оставались сутки с небольшим, Клингберг "раскололся".
"Позовите Йоси, - попросил он. – Я хочу признаться".
Йоси – так звали человека, игравшего роль "доброго следователя". "Злым следователем" работал Бен-Ами.
Сидевший в соседней комнате Йоси, услышав это, расплакался от счастья. Наконец-то многодевные усилия следователей принесли плоды!
Всю следующую ночь Клингберг сидел за столом и писал подробный отчет о своей деятельности на советскую разведку.
Инон П. привез в "следственную квартиру" Авраама Карми – дядю Клингберга, его единственного оставшегося в живых родственника (не считая жены, детей и внуков). Поначалу Карми отказывался встречаться с племянником, но потом согласился, и встреча получилась теплой и волнующей. Клингберг сообщил дяде о своей шпионской деятельности и официально подтвердил, что следствие против него велось без применения физических мер воздействия. Их беседа была заснята на пленку.
По окончании встречи Карми попросил сотрудников ШАБАКа не приглашать его на суд в качестве свидетеля. Ему ответили согласием. (Впоследствии, на самом суде, ШАБАК все же пожелал пригласить Карми, но прокурор Сара Сирота отказалась удовлетворить ходатайство спецслужб: "Обещания надо выполнять".)
Дав Клингбергу немного отдохнуть, сотрудники ШАБАКа перевезли его в одну из тель-авивских гостиниц. Там, в более удобных условиях, он написал еще пять отчетов.
Признания Клингберга рисовали ужасающую картину. Как выяснилось, он познакомился с сотрудниками советской разведки еще в Москве во время Второй мировой войны. Поначалу он на них не работал. Вскоре после войны на Клингберга дважды пыталась выйти польская разведка – но он отказался.
В 1957 году администрация биологического института в Нес-Ционе попросила Клингберга предъявить документы, подтверждающие полученное им медицинское образование. Никто в Израиле не сомневался в том, что он настоящий врач, но бюрократическая процедура требовала наличия соответствующих документов: в противном случае нельзя было говорить о продвижении по служебной лестнице и повышении зарплаты.
Ученый ответил, что все бумаги пропали во время войны. Руководство настаивало на том, чтобы он достал хотя бы копии. Тогда Клингберг обратился к сотруднику советского посольства в Тель-Авиве с просьбой привезти необходимые документы из Белорусского государственного университета в Минске.
Сотрудник посольства рассказал об этом представителю КГБ, и оба пришли к выводу, что обращение Клингберга таит в себе громадный потенциал для советской разведки. Спецслужбы СССР давно мечтали заиметь своего человека в израильском биологическом институте. Им чрезвычайно помогло одно обстоятельство: как выяснилось, Клингберг не успел закончить университет! Война началась в тот момент, когда до получения диплома ему оставалось доучиться один год. Представители СССР намекнули израильтянину: если он не согласится с ними сотрудничать, то они предадут этот факт гласности, ученый будет выглядеть лжецом и вся его карьера будет перечеркнута. Если же согласится – то все нужные документы будут изготовлены и доставлены.
Клингберг ответил положительно.
(На суде Клингберг заявит, что придумал историю с дипломом для того, чтобы выставить себя жертвой шантажа. Так это или нет – установить вряд ли удастся.)
Позднее дочь ученого Сильвия расскажет: "Мой отец не был коммунистом, но он сочувственно относился к СССР. Кроме того, он относился к той группе ученых, которые полагали, что ни у кого в мире не должно быть монополии на оружие массового уничтожения. По его мнению, мир был возможен только при наличии военного баланса между двумя блоками, которые возглавляли США и СССР".
Сотрудничество Клингберга с советской разведкой продолжалось до 1975 года. Оно велось с соблюдением всех норм секретности, принятых в мире шпионажа. В ходе некоторых своих поездок в Европу он учился мастерству разведчика: ему объяснили, как копировать документы с помощью миниатюрного фотоаппарата, как уменьшать снимки, как и где их прятать во время путешествий, как пользоваться тайными чернилами, как контактировать с резидентами советской разведки...
До 1967 года, пока между Израилем и СССР существовали дипломатические отношения, он встречался с резидентами на территории Израиля. Резиденты базировались в советском посольстве, но с Клингбергом, разумеется, встречались в специально оговоренных местах. Ученый передавал им богатейшую информацию: как письменно, так и устно (Клингберг отличался феноменальной памятью).
После разрыва дипотношений встречи Клингберга с резидентами переместились главным образом на территорию Швейцарии, реже – в Германию или Австрию. Ученый с мировым именем, он часто ездил за границу, и в Израиле это не вызывало никаких подозрений.
В общей сложности Клингберг встречался со своими "партнерами" около 20 раз. Перед каждой поездкой в Европу он посылал сигнальное письмо на некий адрес, сообщая им свой маршрут. По прибытии на место звонил – всегда с общественного телефона – советскому резиденту, и они договаривались о точном времени и месте встречи. Это могли быть рестораны, кафе или другие общественные места. На некоторые встречи с Клингбергом резидент приходил в сопровождении специалиста по химическому и биологическому оружию, каковой давал шпиону специальные указания.
Через руки Клингберга проходила вся важная информация о деятельности института в Нес-Ционе. Поэтому он мог держать своих партнеров в курсе новейших научных разработок. Тем самым он перечеркнул усилия сотен израильских ученых.
В обмен на предоставляемкю информацию Клингбергу предлагали деньги, но он отказывался, говоря, что помогает Советскому Союзу из идейных и моральных соображений, потому что видит в СССР оплот борьбы за мир и испытывает благодарность к этой стране за то, что в годы войны она спасла ему жизнь.
Клингберг прекратил сотрудничество с СССР в 1975 году. Он уже не работал в институте и решил, что исчерпал свой потенциал. Советы предлагали ученому продолжить снабжать их информацией, но он отказался, и давить на него не стали. Его поблагодарили за оказанное содействие – опять же только морально, материальную сторону Клингберг даже не желал обсуждать.
Факт ареста Клингберга, его исчезновение держались в строжайшей тайне. Его жену Ванду тоже вызывали на допрос, и она категорически утверждала, что ничего не знала о шпионской деятельности мужа. Однажды супругам устроили встречу, которая, естественно, тоже снималась на видео. Ванда принесла с собой яд (комадин) и дала Маркусу. Ученый успел проглотить таблетки до того, как сотрудники ШАБАКа поняли что к чему. В больницу "Ихилов" Клингберга доставили в тяжелом состоянии. Его жену арестовали по подозрению в покушении на убийство. Попав в камеру, она перерезала себе вены. Ее тоже госпитализировали – в ту же больницу, но отдельно от мужа. Собиралась ли она отравить мужа или просто содействовала в его попытке самоубийстве – об этом в ШАБАКе спорят до сих пор.
Тем временем оказалось, что сотрудники приемного покоя больницы записали обоих Клингбергов под их настоящими именами. В дело вмешался один из следователей ШАБАКа: "Вы не расслышали. Не "Клингберг", а "Гринберг"."
Вскоре Ванда выздоровела. ШАБАК решил пощадить немолодую (на четыре года старше мужа) женщину, находящуюся в тяжелейшем душевном состоянии, и не арестовывать ее повторно. У нее только изъяли паспорт и строго велели никому ничего не рассказывать об истории, приключившейся с ее мужем. Особо любопытным она, следуя указаниям ШАБАКа, говорила, что Маркус находится в психиатрической больнице в одной из стран Европы.
Избегая града недоуменных вопросов, Ванда почти прекратила общаться с родственниками и друзьями. Психологический груз давал о себе знать, здоровье пожилой женщины ухудшалось, и в 1990 году ее не стало. Она скончалась в Париже, где навещала свою дочь.
Сильвия узнала правду об отце не от матери, а от одного из друзей семьи, которого уполномочил на это ШАБАК. Поначалу Сильвии запретили посещать Израиль, позднее разрешили видеться с отцом. Как и мать, дочь обязана была хранить случившееся в строжайшей тайне. "В отличие от матери, я не лгала, а просто не отвечала на вопросы", - говорит Сильвия.
Однако ШАБАК заподозрил Сильвию в том, что она кое-что сообщила Питеру Принглу. Достоверно известно, что после публикации в "Обсервере", датированной сентябрем 1985 года, Сильвия обратилась к французскому адвокату Антуану Конту с просьбой похлопотать об освобождении ее отца. Однако ШАБАК не разрешил Конту приехать в Израиль и встретиться с потенциальным клиентом. После этого из ШАБАКа позвонили Сильвии в Париж и сообщили, что если она приедет в Израиль, ее тут же арестуют. Лишь в 1990 году, после смерти Ванды, Сильвии разрешили приезжать в Израиль и навещать отца в тюрьме. Иногда она брала с собой своего сына Яна.
После исчезновения Клингберга его сотрудники заподозрили неладное. По Тель-Авивскому университету и биологическому институту в Нес-Ционе ползли слухи. Но, насколько можно судить, разгадку не нашел никто из коллег ученого.
Суд над Клингбергом проходил, естественно, за закрытыми дверями. 12 июня 1983 года он был приговорен к 20 годам лишения свободы за измену родине и шпионаж. Подсудимому разрешили выбрать себе адвоката из специального списка юристов, имеющих доступ к секретной информации. Адвокат Хеглер выбрал наступательную тактику защиты, но прокуратура отвергла его утверждения о том, что-де признания были выбиты из Клингберга насильно.
Клингберг отбывал заключение в тюрьме "Шикма" близ Ашкелона под тем же вымышленным именем, под которым был госпитализирован в "Ихилов": Авраам Гринберг. С тюремным начальством вел себя пристойно, но до 1992 года ввиду крайней опасности преступника его содержали в условиях строгой изоляции. Помимо Ванды и Сильвии его имел право посещать только один человек – друг его молодости Авраам Кальдор.
Неоднократные попытки израильских и зарубежных адвокатов добиться освобождения Клингберга ни к чему не приводили. Не осуществился и план его обмена на американского шпиона Шабтая Калмановича, арестованного в Израиле в 1987 году: органы безопасности категорически отказывались.
Лишь в 1998 году беэр-шевский суд, приняв во внимание преклонный возраст и ослабленное здоровье заключенного, отпустил его домой. При этом Клингбергу поставили массу жестких условий (например, нанять самому себе охранника). Действуют они до января 2003 года – первоначально установленного срока его выхода на свободу.
