В конце 1980-х годов в моду вошли интенсивные курсы иностранного языка. Мои однокурсники звали друг друга Франсуазами и Мартэнами и подозрительно быстро осваивали французский. На интенсив хотели все: казалось, в классе творится какое-то волшебство.
Меня лично волшебство настигло через год на испанском. В кабинете стояли удобные кресла, но на этом все
удобства для меня закончились. Меня назвали чужим именем, заставили повторять предложения, в которых я не понимала ни
слова, поскольку понимаю и запоминаю я глазами, а не ушами. Я не говорила, когда другие уже бойко трещали: не
воспроизведу фразу, если не могу поделить ее на осмысленные единицы. Потом пришлось разыгрывать сценки, ходить по кругу, хлопать в ладоши,
выкрикивать хором и делать вид, что ты не уставшая от жизни демоническая женщина 20+ лет, а октябренок.
В конце занятия шторы задергивались, включалась музыка, и ровный голос преподавательницы читал текст урока на русском
и испанском. Я проваливалась в здоровый студенческий сон. Свидетельствую: гипнотерапия не сработала. Интенсив тоже.
Из него я запомнила только то, что я «эста мучача а ля дереча», то есть 'эта девушка справа'.
Начала я что—то понимать
только тогда, когда эксперимент кончился и мы получили на руки традиционные учебники. И до сих пор считаю, что
интенсивный метод в его чистом виде, ориентированный на слушание и повторение, требующий отличной слуховой памяти
(умения запоминать большие звуковые фрагменты), не подходит людям с визуальным типом восприятия
и аналитическим складом мышления, которым необходимо видеть перед глазами письменную речь, разбирать ее на составные
части и запоминать уже по частям. А визуалов среди учащихся насчитывается 70%.
Слово «интенсив» долго еще вызывало у меня тошноту, пока я сама не попала на семинар по интенсивной методике для учителей
– причем к своей же преподавательнице испанского. Оказалось (если глядеть с другой стороны кафедры), что в методике
множество ценных взаимосвязанных идей.
Невероятная скорость урока и, соответственно, огромный объем пройденного,
многократное повторение предназначенного для запоминания материала (и каждый раз разные формы его подачи), разнообразные
формы работы с новой лексикой – о, по ту сторону кафедры интенсив оказался умной, тщательно продуманной методикой.
Но
обратно в «мучачи» мне не хотелось. Лицедействовать я могу только в учительской роли: хоть по потолку на ушах пройду,
если будет необходимость. Актером работает учитель, ученик работает зрителем. Можно вовлекать зрителя в спектакль, но
интерактивный театр – не для меня. Я отсаживаюсь на галерку и наблюдаю оттуда.
И, опять-таки, я не одна такая. Ученик
ощущает ненатуральность своего положения; учителю приходится бороться с "сопротивлением материала" вместо того, чтобы учить.
Компромиссный вариант
«Ролевая игра подходит далеко не всем, – говорит преподаватель интенсивного курса Елена Мельникова. – Каждому интересней
высказать свое мнение, чем говорить готовыми словами готового персонажа. Поэтому занятия должны быть личностно
ориентированы. Моя задача – стимулировать высказывание, я даю образец, от которого студенты отталкиваются, чтобы
сказать что-то свое. У них должна быть личностная мотивация говорить – иначе так и будут молчать».
Теперь не скажешь, что кто-то из разговорчивых студенток боится. Группа симпатичных девушек учит язык полгода, но
говорят все с великолепной самоуверенностью, хотя ни слов, ни знаний им пока не хватает. Сидят кружком и заинтересованно
обсуждают проблемы семьи и школы. «Что должно быть важнее – семья или школа?» – «Государство», – нахально брякает
по-русски студентка. Шутят они все-таки на родном языке, хотя последний не поощряется.
«Без русского, особенно на начальном
этапе, обойтись нельзя: сплошной английский уводит урок в сторону, заводит в дебри, порождает непонимание и неверные
толкования, – комментирует Мельникова. – Чем выше уровень, тем меньше доля русского. Но часто приходят начинающие и
требуют: дайте мне носителя языка. Как правило, на вторую неделю они уже начинают пропускать занятия, а на третью просят
другого учителя».
Однако не стулья кружком и не (не)использование родного языка делают занятия интенсивными. «Интенсивность – это в первую
очередь частота и насыщенность занятий, – поясняет Мельникова. – Наши группы занимаются 3 раза в неделю по 3
академических часа, а могут и чаще. Кроме того, интенсив – это особая лексическая и грамматическая наполненность
каждого урока».
Многое требуется и от учащихся: без их усилий, без непременного выполнения домашних заданий и серьезной подготовки к
каждому занятию желаемого не добиться. Но дадим слово самим учащимся.
«Хотелось бы, чтобы было поменьше народу, – говорит Александра, переводчица с итальянского. – Однажды на урок пришли
всего три человека, и отдача была самая высокая».
«Тогда надо заниматься индивидуально», – говорит Алена, студентка.
«То, что мы здесь получаем, хохоча и веселясь,
индивидуально получить нельзя, – замечает Татьяна, домохозяйка. – Здесь очень дружеская атмосфера. А когда кто-то
добился большего, чем ты, начинаешь за ним тянуться».
Этот своеобразный интенсивный курс берет от «идеологически чистого» интенсива серьезную работу с лексикой,
непринужденную атмосферу, стремительный темп занятия, большой объем информации и постоянный упор на развитие
разговорной речи, но вписывает все методические находки в структуру традиционного занятия.Нетрадиционны
лишь сроки:прохождение одного уровня занимает 3-4 месяца.
«Стопроцентно идеальных методик не бывает, – подытоживает Мельникова. – Всегда в методике что-то не соответствует
реальному положению вещей, всегда приходится комбинировать. Даже на одном и том же уровне один и тот же урок
в двух группах проходит совершенно по-разному. Подход должен быть индивидуальным».
