ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ В. ЛАЗАРИСА
«БЕЛАЯ ВОРОНА», ПОСВЯЩЕННЫЙ ПОГРОМУ 1929 ГОДА В ХЕВРОНЕ
(стр. 162-171)
В арабской деревне Бейт-Цафафа находились все
члены секретариата компартии Палестины вместе с представителем Коминтерна.
Незадолго до начала погрома еврейские коммунисты с благословения Москвы составили листовку
с призывом к арабским и еврейским пролетариям объединиться в борьбе с британским
империализмом. Вокруг дома, где сидели до
смерти перепуганные еврейские борцы с британским империализмом, бушевали те самые
жаждавшие крови арабские пролетарии, которых евреи-коммунисты считали своими верными
союзниками. Если бы не пришедшие на помощь
бойцы "Хаганы", арабы вырезали бы все руководство компартии Палестины.
А представитель Коминтерна провел экстренное совещание, на котором постановили, что
"коммунисты согласны на эвакуацию в безопасный район".
Через несколько дней после того, как представитель Коминтерна покинул Палестину,
опасаясь обвинений в разжигании погромных настроений, Коминтерн выступил с заявлением, в
котором погром именовался восстанием арабов
против британского и сионистского империализма, а компартию Палестины предлагалось срочно
арабизировать.
К вечеру того же дня в Иерусалиме погибло
восемь евреев и пять арабов. Раненых даже не
считали.
За обедом в доме генерального прокурора
Бентвича его сестра подвела итоги дня, который
уже успели назвать "Черной пятницей":
- И всё из-за этой храмовой стены. Неужели
кто-то верит, что она символизирует былую славу евреев? Противно смотреть, как они припадают к
стене и целуют камни. Чем не идолопоклонство! Лучше бы эту стену снесли до основания.
Странно, что так много людей готово умереть во
имя мифов и так мало - жить во имя их развенчания.
Когда арабы нападали только на евреев, английские полицейские, резонно опасаясь за свою жизнь,
не вмешивались, за исключением нового
начальника полиции Хеврона Раймонда Кафараты. Боевой английский офицер, награжденный во время войны самим королем Бельгии за доблесть, проявленную им в сражениях на полях
Фландрии, Кафарата после войны служил в полиции
Ирландии, где участвовал в подавлении
беспорядков, а до назначения в Хеврон служил в Яффо.
К началу погрома в Хевроне жили двадцать тысяч
арабов и восемьсот евреев. Многие арабы, как и евреи, были хевронцами в нескольких поколениях, хорошо знали друг друга,
и между ними давно установились и торговые связи, и добрососедские отношения. Они
поздравляли друг друга с праздниками и уважительно относились к чужому Богу.
Меньшая часть евреев жила в центре
города, где было несколько синагог, а
бОльшая - на окраине, у дорог на Беэр-Шеву и на
Иерусалим, где арабы построили дома и сдавали
их евреям в аренду.
Денежные дела арабы нередко улаживали с
помощью богатых евреев или директора местного отделения Англо-палестинского банка и главы
еврейской общины Авраама Слонима; лекарства покупали в любое время суток в аптеке хромого
Бен-Циона Гершона; вкусный хлеб - в булочной
Ноаха Имермана, а прошения английским властям им писал учитель Цви Берензон.
В то пятничное утро Кафарата пребывал в отличном настроении. В Хевроне все было спокойно.
Выйдя из дому, он надел пробковый шлем,
провел безымянным пальцем по щеточке усов,
сел на лошадь и поехал к старостам соседних деревень. Старосты угощали его кофе,
рассказывали, что в этом году хороший урожай и хаваджа (господин) Каф может не беспокоиться.
Кафарата и не
беспокоился.
К тридцати двум годам он еще был холост и
здесь, в Палестине, по уши влюбился в Пегги -
туристку из Англии, с которой они познакомились в Яффо в офицерском клубе. Накануне Кафарата
написал матери, что хочет жениться и
надеется, после повышения по службе его переведут домой.
Размышляя о Пегги, о разговорах со старостами и об августовской жаре, Кафарата вернулся в
свой участок. Его заместитель доложил, что в городе все тихо. На всякий случай Кафарата послал
двух полицейских разнюхать, о чем говорят
арабы. Никаких новостей полицейские не принесли.
В распоряжении Кафараты было восемнадцать конных полицейских и пятнадцать пеших.
Все - арабы, и только один еврей - Ханох Бружинский.
К трем часам дня полиция Хеврона получила
телефонограмму о беспорядках в Иерусалиме, и
Кафарата выставил трех полицейских у въезда в
Хеврон, чтобы конфисковать оружие у арабов,
которые возвращались с пятничной молитвы на
Храмовой горе. По городу прошел слух, что в
Иерусалиме евреи убивают арабов. Шейх Талеб
Марка, глава мусульмано-христианского комитета, разжигал страсти в толпе у автобусной станции,
призывая убивать евреев, но замолчал, как
только увидел приближающегося начальника полиции. Кафарата взял восемь конных полицейских и
поехал патрулировать по городу. Он заезжал в
еврейские кварталы и требовал, чтобы евреи
заперлись в своих домах.
Арабы начали бить стекла в еврейских домах,
а потом огромная толпа двинулась к ешиве, где в
это время было всего два человека: старый
служка спрятался в выгребной яме, а уроженец
Польши 24-летний Шмуэль Розенгольц продолжал учить Тору. Первый же брошенный камень разбил
окно и ранил Розенгольца в
голову. Он выскочил на улицу и, увидев толпу
арабов, попытался вернуться, но не успел. Несколько ножевых ударов - и он упал замертво.
Толпа протопала по трупу в ешиву в поисках других жертв.
Кафарата вернулся в участок и обратился в
Иерусалим с просьбой прислать подкрепление.
Ему ответили, что людей нет. Он попытал счастья
у знакомых начальников полиции Газы и Яффо,
но и там ничего не вышло. Кафарата решил попытаться унять погромщиков собственными силами,
но тут к нему пришли деревенские старосты, с которыми он виделся утром, и сказали,
что в Иерусалиме евреи режут арабов и от муфтия приехали гонцы с требованием бить евреев,
а если арабы откажутся - муфтий их строго накажет. Кафарата заверил их, что слухи - ложные,
и уговорил вернуться домой. Сам он домой не
пошел и остался ночевать в участке.
В ту ночь несколько десятков евреев собрались
в большом доме Элиэзера-Дана Слонима,
племянника директора банка. Рано утром за окном проехало по дороге на Иерусалим несколько машин,
набитых вооруженными арабами. Заметив в окнах евреев, они провели указательным пальцем
по горлу. Некоторое время спустя шейх Марка
проходил мимо гостиницы Шнеерсона, и хозяин,
будучи с ним в дружеских отношениях, пригласил его войти, угостил чаем и поинтересовался,
не угрожает ли евреям беда. Шейх выпил чай, поблагодарил и заверил, что евреям не нужно
беспокоиться.
А на улицах Хеврона появлялось все больше и
больше арабов из соседних деревень. Все они
были вооружены дубинками, ножами, клинками
и саблями.
Среди евреев, собравшихся у Элиэзера Слонима, разгорелся жаркий спор: оставаться в доме
или искать укрытия; надеяться на защиту начальника полиции Кафараты или на Бога. Одним из
самых горячих спорщиков был молодой Йегуда-Лейб Гродзинский, который накануне приехал из Польши
навестить родителей. Он настаивал на том, что, раз Кафарата не гарантирует евреям
безопасности на улице, тем более он не сможет защитить их в доме. Решили направить к нему
гонцов, но они вернулись с полдороги, чудом сумев спастись от разъяренной арабской толпы.
Сидя у телефона в участке, Кафарата тоже
увидел, как автомашины с арабами проехали по
дороге на Иерусалим. Он даже обрадовался тому,
что много арабов уезжает из Хеврона. Но стоило
ему выйти на улицу, как от его радости не осталось и следа: на улицах было полно арабов,
которые забрасывали камнями еврейские дома. Кафарата собрал всех своих конных полицейских и
попытался разогнать погромщиков. У него на глазах
из одного дома выскочили двое молодых
евреев, и Кафарата приказал своим людям оградить их
от арабов. Не помогло: один из евреев
получил сильнейший удар камнем по голове, второго пронзил брошенный в него
клинок, и оба упали
под копыта лошади Кафараты, а его самого скинули с лошади, но он остался
невредим. Кафарата бросился назад в участок, дозвонился до Иерусалима, но
услышал: "Людей нет". Он сел на
лошадь, взял винтовку, запас патронов и поскакал в город.
У дома Слонима толпа арабов ломилась в дверь.
Евреи забаррикадировали ее изнутри, но у нападавших были топоры, и дверь начала
разлетаться в щепки. Осажденные разбежались по
комнатам, а там их ожидал град камней, летевших с
улицы под хохот и угрозы арабов.
В одной из комнат Гродзинский увидел свою
мать. Она сидела на полу и кричала. Лицо у нее
было в крови. Гродзинский огляделся по сторонам,
увидел в углу тяжелый книжьый шкаф, с
трудом отодвинул его так, что за ним появилось
свободное пространство, и спрятал туда сначала мать,
потом еще одну девушку, потом молодого
ешиботника, а потом залез сам. Задыхаясь в пыли,
они сидели чуть ли не на голове друг у друга,
а вокруг бушевала смерть.
Погромщики врывались в каждый дом и убивали
всех подряд. Женщин насиловали, потом
ли, а если у них на руках были кольца, отрезали их вместе с пальцами. Кому-то
сначала
выкололи глаза, кому-то вспороли живот и размазали кровь по стенам.
Толпа погромщиков докатилась до больницы
"Хадаса" и стала ломиться в запертые двери с
криками: "У нас раненые! Помогите!" Еврейские врачи немедленно открыли двери, и
арабы с радостными воплями ворвались внутрь,
разгромив всю больницу.
В это время к "Бейт-Хадасе" подъехал Кафарата и приказал своим полицейским стрелять.
- В людей или в воздух? - спросил один из
них.
- В людей, черт бы вас побрал! - заорал Кафарата и выстрелил первым.
Один из арабов упал. Раздался залп, но полицейские-арабы побоялись стрелять в своих.
Кафарата убил еще двух погромщиков. Толпа начала разбегаться. Кафарата продолжал стрелять и
топтать конем убегавших арабов.
Услышав дикий крик в одном из домов, Кафарата спешился и вбежал туда. Перед ним стоял
огромного роста араб, который уже занес саблю
над ребенком, но, увидев Кафарату, бросился на
него. Сверкнуло лезвие, араб промахнулся, и,
прежде чем он успел снова занести саблю, Кафарата выстрелил в упор прямо ему в лицо. В
эту минуту Кафарата увидел в углу на кровати
женщину, всю в крови, которой зажимал рот
араб. Кафарата узнал в нем полицейского из
Яффо. Тот был в гражданской одежде и держал
в руке кривой кинжал.
- Хаваджа Каф, хаваджа Каф, не стреляй! -
закричал он.
А женщина закричала:
- Убей его, убей!
Кафарата выстрелил в своего бывшего подчиненного и убил его наповал.
На улице Кафарату ждал еврейский полицейский Бружинский, фамилию которого он никогда
мог выговорить. Бружинский был без шлема, на руке у него была кровь.
- Вы ранены? - спросил Кафарата, кивнув на руку.
- Никак нет, сэр, - ответил Бружинский. - Испачкался. Хочу доложить, сэр, я убил двух арабов.
- А я - семь, - устало сказал Кафарата. - Итого девять. Где тут можно выпить воды?
Погром прекратился лишь к полудню.
Шестидесятивосьмилетнего раввина Меира
Шмуэля Кастеля, семидесятилетнего раввина
Цви Драбкина и еще пятерых евреев арабы оскопили, прежде чем убить. Пекаря Имермана сожгли
живьем в пламени от его же примуса, дочь
хромого аптекаря изнасиловали и убили, как и
его самого. Ицхака Абушдида и гостившего в
Хевроне учителя Дубникова из Тель-Авива задушили веревкой. Семидесятилетнего Ицхака Абу-Хана
привязали к двери и замучили до смерти.
Двухлетнему Менахему Сегалю проломили голову. Из всей семьи Слонимов остался в живых
только годовалый Шломо, которого спрятали
арабские соседи.
Во дворе полицейского участка лежали трупы
шестидесяти семи мужчин, женщин и детей. Их
похоронили в братской могиле.
